Царская семья: последние дни, расстрел, обретение останков
Новые книги о Царской семье
АРЕФА
valid xhtml
valid css

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ, часть I


В изучении вопроса о канонизации Царской Семьи особое значение имеет тема о последних днях жизни Николая II и членов Императорской фамилии. В первой редакции доклада на эту тему, уже однажды представленной на рассмотрение Комиссии по канонизации, основное внимание было уделено внешней стороне жизни в заточении последних Романовых. Однако изучение одного только исторического аспекта личной жизни Императора и его Семьи, хотя и представляет несомненный интерес, все же едва ли может прояснить вопрос о характере внутренней эволюции нравственной и духовной жизни царственных узников. А он является основным, ведь к пониманию святости того или иного подвижника веры способно подвести нас именно познание его сокровенного пути.
Поэтому в составлении настоящей редакции доклада использовано все то, что могло пролить свет на духовный облик царственных узников. Во избежании исторических и иных неточностей, составитель сознательно отказался от привлечения материалов, содержащих очевидно субъективные, а порой и предвзятые оценки и характеристики. Решающими признаны подлинные свидетельства последнего периода жизни Императорской фамилии — прежде всего исторические и архивные документы — дневники Императора Николая II, письма Царской Семьи из заточения, воспоминания современников, непосредственно причастных к описываемым событиям. Одним их таких ценнейших источников данной работы явился недавно опубликованный дневник протоиерея Афанасия Беляева, приоткрывшего много сокровенного в последнем периоде жизни Романовых и уделившего особое внимание духовной жизни Царской Семьи.
В целом настоящее исследование является попыткой построения хроники последних дней жизни Царской Семьи с сохранением исторических материалов с параллельными — в случае необходимости — комментариями. Задачей составителя было предоставить на суждение Комиссии максимально объективную картину на строго документированной основе без личных оценок. Только такой отстраненный метод представляется наиболее правильным.
2(15) марта 1917 года Император Николай, плохо информированный генералом М.В. Алексеевым, который имел совершенно ложное представление о происходящем в Петрограде и на фронтах, принял решение отречься от Престола. В этот трагический для России день генерал Алексеев не смог использовать своего авторитета начальника штаба, чтобы поддержать своего Царя и Верховного Главнокомандующего.
В телеграмме генерала Алексеева от 2 марта, отправленной всем командующим фронтами, ставился вопрос об отречении. Тогда многим казалось, что политическая обстановка в стране безвыходна, и единственно возможный на нее ответ: убеждать Николая II отречься.
В Манифесте об отречении, написанным самим Государем, среди прочего говорилось: “в эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы... ”
Удивительно проникновенно звучат сейчас слова Манифеста о “долге совести”. Государь покидал верховную власть и главнокомандование как Царь, как воин, как солдат, до последней минуты не забывая о своем высоком долге. Его манифест — это акт высочайшего благородства и достоинства: “Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и спасения родимой матушки России”. Прежде чем отречься в пользу своего брата, Великого Князя Михаила Александровича, Император назначил Великого Князя Николая Николаевича на пост Верховного Главнокомандующего. Он подписал назначение князя Г. Е. Львова на пост председателя Совета министров. Затем он отдал прощальный приказ войскам, в котором выразил благородство своей души, любовь к армии и веру в нее. Этот приказ был скрыт от народа Временным Правительством, запретившим его публикацию. Со стороны новой власти — а точнее безвластия — это было свидетельством крайней нечистоплотности и доказательством малодушия; новые правители боялись, что армия услышит благородную речь своего Императора и Верховного Главнокомандующего.
7(20) марта Временное Правительство объявило об аресте Императора Николая II и Его Августейшей супруги и содержании их в Царском Селе. Это действие Временного Правительства невозможно ничем оправдать; арест Императора и Императрицы не имел никакого законного основания или повода. Временное Правительство назначили комиссию по расследованию деятельности Императора, но несмотря на все старания обнаружить что-нибудь такое, что могло бы опорочить Царя, ничего не нашли; Царь был невиновен.
Когда невиновность Царя была доказана и стало очевидно, что за ним нет никакого преступления, А. ф. Керенский, занимавший пост председателя Совета министров, и Зарудный, министр юстиции, вместо того, чтобы освободить Государя и Его Августейшую супругу, 13(26) августа отправили всю Царскую Семью в Тобольск, обрекая ее тем самым на крест, ибо в это время дни самого Временного Правительства были уже сочтены, и его поджидало позорное октябрьское низложение.
12(25) апреля 1918 года большевики предполагали вернуть Императора в срочном порядке в Москву под предлогом суда. Зная или предчувствуя, что его хотят отправить в Москву для подписания сепаратного мирного договора с Германией, Николай II, которого ни при каких обстоятельствах не покидало высокое душевное благородство, твердо сказал: “Я лучше дам отрезать себе руку, чем подпишу этот позорный договор”. Тем не менее, Императора, Императрицу и Великую Княжну Марию повезли все же в Москву, все остальные остались в Тобольске из-за болезни Цесаревича. Но по дороге большевистский Екатеринбургский совет, “не согласный” с Москвой, решил задержать Царскую Семью и заключить ее в Ипатьевском доме.
Когда здоровье Наследника поправилось, члены Царской Семьи, находившиеся в Тобольске, были также отправлены в Екатеринбург и заточены в том же доме. В действительности задержание Царской Семьи в Екатеринбурге и заточение были произведены по секретному распоряжению Москвы, подписанному Я. Свердловым, в котором приказывалось покончить с этим “делом” возможно скорее, то есть казнить всех членов семьи.
В соответствии с секретным приказом Москвы, после целого ряда надругательств, в подвале дома Ипатьева, в ночь с 3(16) на 4(17) июня 1918 года были расстреляны Николай II и все члены его Семьи, а также преданный им доктор Е. С. Боткин и верные слуги А. 'Групп, И. Харитонов и камеристка А. Демидова.
Чудовищное екатеринбургское преступление является поворотным пунктом русской истории XX века, пошедшей по путям социальных катастроф и гибели культуры, беспрецедентных гонений на Церковь и страшных человеческих падений. Ответом русского общества на тяжелейшие испытания, принять которые пришлось ему в 20-е годы, был удивительный по силе и напряженности исповеднический порыв ко Христу. Переживание ужаса всенародной трагедии оказалось не в силах победить надежды на прорыв к свету, вдохновенной уверенности в том, что торжествующее зло преходяще, что за всем этим — светлое будущее, духовное очищение, обновление и возрождение.
В подвиге мучеников XX столетия мы видим отблеск сияния будущего Царства, преображающего всех и вся в мире со Христом.
Что же открывает нам страшный опыт екатеринбургского убийства? Что увидим за сухим перечнем исторических событий, ему предшествовавших? Чем жили, что переживали последний российский Император и Его Семья?
Для того, чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к историческим свидетельствам, запечатлевшим самое сокровенное в последних днях жизни Царской Семьи.
Накануне отречения Императора от Престола в царском окружении прекрасно понимали неизбежность этого акта. Так, генерал Д. Н. Дубенский, состоявший при Ставке в качестве придворного историографа, отмечал в своих записках: “Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врагов Императора.
Зная Государя и все подробности его сложного характера, его искреннюю непритворную любовь к родине и к семье своей, его полное понимание этого неблагоприятного к нему отношения, которое в данный момент охватило “прогрессивную” Россию, а главное, боясь, что все это бедственно отразится на продолжении войны, многие из нас предполагали, что Его Величество может согласиться на требование отречения от Престола, о котором говорил Рузский. Государь не начнет борьбу, думали мы, боясь не за себя, а за судьбу своего Отечества.
“Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественные силы просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает”, — говорил Государь” [6, 62-63].
В самый день отречения, 2 марта, тот же генерал Дубенский записал слова министра Императорского Двора В. Б. Фредерикса: “Государю глубоко грустно, что его считают помехой счастья России, что его нашли нужным просить оставить трон. Ведь вы знаете, как он трудился за это время войны. Вы знаете, так как по службе обязаны были ежедневно записывать труды его Величества, как плохо было на фронте осенью 1915 года и как твердо стоит наша армия сейчас накануне весеннего наступления. Вы знаете, что Государь сказал, что “для России я не только трон, но жизнь, все готов отдать”. И это он делает теперь. А его волнует мысль о семье, которая осталась в Царском Селе одна, дети больны. Мне несколько раз говорил Государь: “я так боюсь за Семью и Императрицу, у меня надежда только на графа Бенкендорфа”. Вы ведь знаете, как дружно живет наша Царская Семья. Государь беспокоится и о матери императрице Марии Феодоровне, которая живет в Киеве” [6,66]. Фредерикс, зная скрытность и сдержанность Николая, отметил, что “Государь страшно страдает, но ведь это человек, который никогда не покажет на людях свое горе” [там же]. И действительно, приехавших принять его отречение депутатов Государственной Думы А. И. Гучкова и В. В. Шульгина Государь принял спокойно. “Через несколько минут, — продолжает Дубенский, — появился Его Величество, поздоровался со всеми, пригласил всех сесть за стол у углового дивана. Государь спросил депутатов, как они доехали. Гучков ответил, что отбытие их из Петрограда, ввиду волнений среди рабочих, было затруднительно. Затем само заседание продолжалось недолго.
Его Величество, как было упомянуто, еще днем решил оставить Престол, и теперь Государь желал лично подтвердить акт отречения депутатам и передать им Манифест для обнародования. Никаких речей поэтому не приходилось произносить депутатам.
Его Величество спокойно и твердо сказал, что он исполнил то, что ему подсказывает совесть, и отрекается от Престола за себя и за сына, с которым ввиду болезненного состояния, расстаться не может” [6,71], Сдержан Николай и в своем личном дневнике, и только в конце своей записи на этот день (2 марта) прорывается внутренняя обида и глубокое раздражение: “Нужно мое отречение... Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект Манифеста, вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот. я переговорил и передал им подписанный и переделанный Манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!” [5,625]. И как ни странно, 3 марта, да и в последующие дни дневниковые записи Царь начинает словами: “спал долго и крепко” (3 марта), “спал хорошо” (4 марта) и т.д. [5,625-628].
А что же происходило 2 марта в Царском Селе, где находилась Семья Императора? Вот что мы читаем в дневнике протоиерея Афанасия Беляева, настоятеля Царскосельского Феодоровского собора: “...меня пригласили явиться в Знаменскую церковь, взять чудотворную икону Царицы Небесной, с нею прийти в Александрийский дворец и отслужить молебен в детской половине дворца, где лежат больные в кори царские дети. Был подан автомобиль, который и довез меня до Знаменской церкви. Войдя в церковь и встретив там о. настоятеля протоиерея Иоанна Сперанского, уже распорядившегося приготовить облачение, достать икону и собрать людей для несения Ея, я тотчас облачился, взял крест и с причтом Знаменской церкви при пении тропаря “Яко необоримую стену и источник чудес стяжавше Тя рабы Твои, Богородице Пречистая... “, отправились во дворец. Пропуск во дворец, хотя и охранялся часовыми Сводного Пехотного полка, был свободен. С первого подъезда мы поднялись во второй этаж на детскую половину и, пройдя ряд светлых комнат, вошли в полутемную большую комнату, где лежали па отдельных простых кроватях больные дети. Икону поставили на приготовленный стол. В комнате было так темно, что я едва мог разглядеть присутствующих в ней. Императрица, одетая сестрою милосердия, стояла подле кровати Наследника, недалеко от нее стояли другие сестры милосердия и няни. Пред иконою зажгли несколько тоненьких восковых свечей. Начался молебен...
О, какое страшное, неожиданное горе постигло Царскую Семью! Получилось известие, что Государь, вызванный Императрицей в Царское Село и уже поспешно возвращавшийся из Ставки в родную семью, задержан на дороге, арестован и, даже возможно, что отрекся от Престола... Можно себе представить, в каком положении оказалась беспомощная Царица, мать с пятью своими тяжко заболевшими детьми? Подавив в себе немощь женскую и все телесные недуги свои, геройски, самоотверженно посвятив себя уходу за больными, с полным упованием на помощь Царицы Небесной, она решила прежде всего помолиться пред чудотворною иконою Знамения Божьей Матери и сделала распоряжение о принесении иконы в покои больных детей. Горячо, на коленях, со слезами просила земная Царица помощи и заступления у Царицы Небесной. Приложившись к иконе и подойдя под нее, попросила принести икону и к кроватям больных, чтобы и все больные дети могли приложиться к Чудотворному образу. Давая целовать крест, я сказал: “Крепитесь и мужайтесь. Ваше Величество, страшен сон, да милостив Бог. Во всем положитесь на Его святую волю. Верьте, надейтесь и не переставайте молиться”. Святую икону пронесли по всем детским комнатам, спустились вниз и пришли в отдельную, изолированную комнату, где лежала больная корью, покрытая сыпью Анна А. Вырубова. Там я только прочитал молитву пред иконою Божьей Матери, во время которой больная, прильнув разгоряченной головою своею к святой иконе, долго не хотела выпустить ее из своих рук. Императрица, спустясь вниз из детских комнат по прямой внутренней лестнице, стояла у кровати больной и тоже молилась усердно. Когда мы выносили икону из дворца, дворец уже был оцеплен войсками и все находящиеся в нем оказались арестованными” [1, 20-21].
9(22) марта, уже будучи арестованным накануне (тогда же была арестована и Александра Феодоровна), Император возвратился в Царское Село, где его с нетерпением ждали вся Семья. “Возвращение Императора было, — пишет воспитатель Наследника Пьер Жильяр, — несмотря на грустные события, днем большой семейной радости. Императрица, Мария Николаевна и остальные дети, узнав подробности происшедшего, были вне себя от беспокойства за его участь, и чувство страха, которое они испытывали, не прекращалось до его приезда. Поэтому они почувствовали большое облегчение, оказавшись снова вместе после столь тяжелых испытаний. Им казалось, что их бесконечная любовь друг к другу поможет им перенести все страдания.
Несмотря на редкое умение владеть собой, Государь не мог скрыть пережитого потрясения, но он быстро оправлялся среди семьи. Он отдавал ей большую часть дня, а остальное время читая или гулял с князем Долгоруковым. Ему было воспрещено заходить в парк, но оставили для прогулок небольшой сад у дворца, теперь уже окруженный цепью часовых. Император относился ко всем строгостям с полным спокойствием и покорностью. Никогда ни одно слово упрека не сошло с его уст. Одно чувство им владело, и оно было еще могущественнее, чем привязанность к семье: это — любовь к своему Отечеству. Он был готов все простить тем, кто ему причинял унижения, если они сумеют спасти Россию” [7, 58].
В это же время Временное Правительство вело переговоры с Британским правительством о возможности выезда Императорской Семьи в Англию. Не вдаваясь в детали этих так ничем и не закончившихся переговоров — об этом достаточно написано у многих авторов (см. 3,55, ср. 91; 4,71; 7,58-59; 9,33-35; 12,15) — отметим лишь желание Царской Семьи уехать за границу и в подтверждение этого процитируем дневниковую запись Императора от 10(23) марта: “Разбирался в своих вещах и в книгах и начал откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уезжать в Англию” [5, 628].
Начался почти пятимесячный период неопределенного пребывания в Царском Селе — едва ли не самого спокойного за все время заточения царственных узников. Дни проходили достаточно размеренно — в совместных семейных трапезах, прогулках и беседах, возможности которых, правда, становились все более ограниченными, все более редких встречах с друзьями, чтении — и регулярных богослужениях.
Уже через два дня после возвращения Государя в Царское Село отец Афанасий Беляев аккуратно запишет в своем дневнике: “11 и 12 марта. Суббота и Воскресенье. По приезде Государя из Ставки в Царское Село 9-го марта, по телефону из дворца, я был приглашен в Александровский дворец для служения всенощной и большой Литургии в дворцовой церкви вместе с придворными, протодиаконом, псаломщиком и певчими, 4 человека. По прибытии во дворец мы были встречены комендантом и дежурным караулом. Войдя в коридор нижнего этажа, где расположены покои Их Величества, ко мне подошел камердинер Государя и сказал: “Его Величество вас просит зайти в его комнату. Он хочет сказать вам несколько слов о предстоящем служении по Дворцовой церкви”. На эти слова молодой прапорщик, сопровождавший нас, ответил: “Этого сделать нельзя” и, обращаясь ко мне, заявил: “Потрудитесь идти в церковь, разговаривать с ним нельзя”. Удивленный камердинер возразил: “Позвольте, я передам об этом Его Величеству”, но грозный караульщик категорически заявил: “Это для меня все равно. Я не могу допустить никаких свиданий с кем бы то ни было и никаких сношений”. И так нас провели в церковь без остановок в полном молчании. Спустя несколько минут, еще до начала службы, пришел в церковное зало гофмаршал Бенкендорф и от имени Государя просил меня совершать службы в дворцовой церкви по воскресным и праздничным дням. По окончании всенощного бдения я обратился к дворцовому коменданту с просьбою указать: нет ли каких либо распоряжений для нас по поводу совершения служб и как поступать, например, как отвечать Государю, если он о чем-либо будет спрашивать? Как называть его? Как поминать за службами и пр. и вообще как держать себя со всеми служащими во дворце? На это комендант ответил: “Указаний никаких нет, но, конечно, на вопросы со стороны Государя отвечать следует, хотя разговор должен быть не политический и в присутствии дежурного караула. В обращении названия лучше избегать, хотя я называю его “Ваше Величество”. От личных свиданий в собственных комнатах уклоняться, и вообще чем меньше будет поводов к нареканиям со стороны караула, тем лучше будет для арестованных”. И действительно, Государь и его супруга настолько деликатны и благородны, что сами являются к богослужению тогда, когда мы облаченные стоим в алтаре, и уходят из храма после службы раньше всех... Стоят в церкви совершенно отдельно за ширмами, занимая небольшое место в углу, с отдельным ходом. Первый раз в присутствии Государя, за великим входом, когда нужно было вместо Благочестивого Самодержца Государя Императора и пр. говорить о Державе Российской и Временном Правительстве, я не сразу мог собраться с силами и едва не разрыдался, надорванным голосом, сбиваясь в словах, закончил поминовение... 24 и 25 марта служил всенощную и Литургию и опять всенощную на воскресенье. За всенощной раздавал освященную вербу по одному очень мелкому прутику. Даже и в этом сказались неуважение и арестантский режим.
27 марта... Готовлюсь служить Литургию Преждеосвященных Даров, которая начнется в 11 часов. Служил Литургию, читая за каждым часом Евангелие от Иоанна, прочитал три главы. За Литургиею были и усердно молились: бывший Император Николай Александрович, Александра Феодоровна, Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна и все живущие приближенные к ним лица...
30 марта (Великий Четверг — И. И.). Гулял по залам дворца... Около 12 часов кончилась Литургия, за которой усердно молилась Царская Семья и все причастники. Скромно приступили к Святой Чаше которым я сказал несколько слов, выслушанных и всеми присутствовавшими в храме... В 6 часов началась служба с чтением 12 Евангелий. Богомольцы те же, всех около ста человек со свитою и служащими, в присутствии дежурного караула. Прекрасно пели певчие — придворного хора четыре солиста, особенно “Разбойника благоразумного”. Служба шла благоговейно и умилительно, хотя и с большими сокращениями: читалось Евангелие и после каждого чтения пелась одна стихира. Вся служба продолжалась 1 час 40 минут. Их Величества всю службу слушали стоя. Пред ними были поставлены складные аналои, на которых лежали Евангелия, так что по ним все время можно было следить за чтением. Все простояли до конца службы и ушли чрез общее зало в свои комнаты, чего до сих пор не делали. Надо самому видеть и так близко находиться, чтобы понять и убедиться, как бывшая Царственная Семья усердно, по-православному, часто на коленях, молится Богу. С какою покорностью, кротостью, смирением, всецело предав себя в волю Божию, стоят за богослужениями. И у меня, грешного и недостойного служителя алтаря Господня, замирает сердце, льются слезы, и, несмотря на гнетущую тяжесть затвора, благодать Господня наполняет душу, и слова молитвы льются, свободно касаясь и проникая слух молящихся...
31 марта (Великая Пятница —И. И.). 9 часов утра... В 1 1/2 часа получил уведомление, что меня ждут в 5 1/2 часов на детскую половину исповедать и подготовить к причастию больных трех княжон и бывшего Наследника. В 2 часа началась вечерня и вынос плащаницы на средину храма. Место для плащаницы убрали коврами, принесли целые кусты распустившейся белой и красной сирени, множество роз и сделали чудную изящную куртину из живых цветов. В середине куртины поставили принесенный из Феодоровского собора стол для положения плащаницы. Их Величества, две княжны и свита явились в глубоком трауре, — все в черных платьях. Вечерня прошла чинно и довольно торжественно. Плащаница вынесена на середину храма. Я сказал слово...” [1,21-25]. Прочувствованное слово отца Афанасия произвело на Николая Александровича глубокое впечатление, о чем он и сказал ему на исповеди. Продолжим чтение дневника священника, столь важного для понимания внутреннего состояния заключенных. “Наступил и час исповеди царских детей. Пришел скороход и возвестил: “Пора идти, уже ждут”, Я надел епитрахиль, взял в руки крест и Евангелие и за скороходом, указывающим путь, пошел наверх, в комнаты детей. Какие удивительные по-христиански убранные комнаты. У каждой княжны в углу комнаты устроен настоящий иконостас, наполненный множеством икон разных размеров с изображением чтимых особенно святых угодников. Пред иконостасом складной налой, покрытый пеленой в виде полотенца, на нем положены молитвенники и богослужебные книги, а также св. Евангелие и крест. Убранство комнат и вся их обстановка представляют собою невинное, не знающее житейской грязи, чистое, непорочное детство. Для выслушания молитв перед исповедью все четверо детей были в одной комнате, где лежала на кровати больная Ольга Николаевна. Алексей Николаевич сидел в креслах, одетый в голубой халатик, обшитый по краям узорчатою тесьмою. Мария Николаевна полулежала в большом кресле, которое было устроено на колесах, и Анастасия Николаевна легко его передвигала. После чтения молитв и краткого слова пред исповедью, осталась в комнате одна Ольга Николаевна. Наследник ушел сам, а Марию Николаевну увезла Анастасия Николаевна. Потом перешел и в другую комнату для исповеди остальных: Алексея, Марии и Анастасии Николаевны. Как шла исповедь — говорить не буду. Впечатление получилось такое: дай. Господи, чтобы и все дети нравственно были так высоки, как дети бывшего Царя. Такое незлобие, смирение, покорность родительской воле, преданность безусловная воле Божией, чистота в помышлениях и полное незнание земной грязи — страстной и греховной, меня привело в изумление, и я решительно недоумевал: нужно ли напоминать мне как духовнику о грехах, может быть им неведомых, и как расположить к раскаянию в неизвестных для них грехах. Исповедь всех четверых шла час двадцать минут... Явился скороход и объявил, что Их Величества ждут исповеди у себя в спальной комнате в 10 часов... Без 20 минут 10 час. пошел в храм, помолился у Св. Престола, приложился к плащанице, надел епитрахиль, взял крест и Евангелие и вслед за скороходом пошел в покои Их Величеств. Там женская прислуга проводила по жилым комнатам в спальню, где стояла одна широкая кровать, и указала на маленькую комнату в углу — молельню, где и будет происходить исповедь Их Величеств. В комнате еще никого не было. Прошло не более двух минут, вошли бывший Государь, его супруга и Татьяна Николаевна. Государь поздоровался, представил Государыню и, указывая на дочь, сказал: “Это дочь наша Татьяна. Вы, батюшка, начните читать молитвы пред исповедью, а мы все вместе помолимся”. Комната-молельня очень маленькая и сверху донизу увешана и уставлена иконами, пред иконами горят лампады. В углу, в углублении, стоит особенный иконостас с точеными колонками и местами для известных икон, пред ним поставлен складной налой, на котором положено и старинное напрестольное Евангелие и крест и много богослужебных книг. Принесенные мною крест и Евангелие я не знал, куда положить, и положил тут же на лежащие книги. После прочтения молитв Государь с супругою ушли, осталась и исповедалась Татьяна Николаевна. За нею пришла Государыня, взволнованная, видимо, усердно молившаяся и решившаяся по православному чину, с полным сознанием величия таинства, исповедать пред св. крестом и Евангелием болезни сердца своего. За нею приступил к исповеди и Государь. Исповедь всех троих шла час двадцать минут. О, как несказанно счастлив я, что удостоился, по милости Божией, стать посредником между Царем Небесным и земным. Ведь рядом со мною стоял тот, выше которого из всех живущих на земле нет. Это до сего времени был наш Богом данный Помазанник, по закону престолонаследия 23 года царствовавший русский православный Царь, И вот ныне, смиренный раб Божий Николай, как кроткий агнец, доброжелательный ко всем врагам своим, не помнящий обид, молящийся усердно о благоденствии России, верующий глубоко в ее славное будущее, коленопреклоненно, взирая на крест и Евангелие, в присутствии моего недостоинства, высказывает Небесному Отцу сокровенные тайны своей многострадальной жизни и, повергаясь в прах пред величием Царя Небесного, слезно просит прощения в вольных и невольных своих прегрешениях. После прочтения разрешительной молитвы и целования креста и Евангелия своим неумелым словом утешения и успокоения, какую я мог влить отраду в сердце человека, злонамеренно удаленного от своего народа и вполне уверенного до сего времени в правоте своих действий, клонящихся ко благу любимой родины? Когда сказал я: “Ах, Ваше Величество, какое благо для России Вы бы сделали, давши в свое время полную Конституцию и тем бы исполнили желание народа. Ведь Вас, как Ангела добра, любви и мира приветствовали все”. На это с удивлением ответил он: “Неужели это правда! Да, мне изменили все. Мне объявили, что в Петрограде анархия и бунт, и я решил ехать не в Петроград, а в Царское Село и с Николаевской дороги свернуть на Псков, но дорога туда уже была прервана, я решил вернуться на фронт, но и туда дорога оказалась прерванной... И вот один, без близкого советника, лишенный свободы, как пойманный преступник, я подписал акт отречения от Престола и за себя и за Наследника сына. Я решил, что если это нужно для блага родины, я готов на все. Семью мою жаль!” И капнула горячая слеза из глаз безвольного страдальца. Потом был и общий разговор. Александра Федоровна спросила, как здоровье о. Александра, и когда я ответил, что при всем своем желании служить и быть в Царском Селе он пока сделать этого не мог, у него сильно расстроены нервы, Ее Величество сказала: “Очень жаль, передайте ему от нас привет и пожелание здоровья, ведь вы его близкий родственник”. То же пожелание здоровья высказал и Государь, спросивший о здравии о. Васильева, и прибавил: “Мы все его так горячо полюбили. Причину расстройства его нервов я отчасти объясняю потерею сына, которого и мы все знали и горевали о его смерти. Передайте ему мой поклон”. У меня же спросил Николай Александрович: “Вы уже теперь не в Екатерининском соборе служите, а в Феодоровском? Я очень радовался, когда узнал, что вы согласились служить у нас в Феодоровском соборе. А что же в настоящее время, в каком положении находится этот прекрасный собор?” Я ответил, что все здания Феодоровской Слободки вместе с собором временно переходят в управление комиссара Головина. Далее разговор продолжался несколько минут о семейной жизни... Между прочим. Государыня сказала: “Меня не поняли. Я желала добра” [1, 25-27].
Действительно, доброта и душевное спокойствие не оставляли Императрицу даже в эти самые трудные после отречения Государя от Престола дни. Вот с какими словами утешения обращается она в письме к С. В. Маркову: “Вы не одни — не бойтесь жить, Господь услышит Ваши молитвы и Вам поможет, утешит и подкрепит. Не теряйте Вашу веру, чистую, детскую, останьтесь таким же маленьким, когда и Вы большим будете. Тяжело и трудно жить, но впереди есть Свет и радость, тишина и награда за все страдания и мучения. Идите прямо Вашей дорогой, не глядите направо и налево, и если камня не увидите и упадете, не страшитесь и не падайте духом. Поднимитесь и снова идите вперед. Больно бывает, тяжело на душе, но горе нас очищает. Помните жизнь и страдания Спасителя, и Ваша жизнь покажется Вам не так черна, как думали. Цель одна у нас, туда мы все стремимся, да поможем мы друг другу дорогу найти. Христос с Вами, не страшитесь” [II. 42].
Наступила Великая Суббота. 10 апреля. Не успел отец Афанасий начать проскомидию, “как ровно в 9 часов пришли и стали на свои места Государь с супругою и две дочери — Татьяна и Анастасия. Началась Литургия вечернею, за которою совершил и проскомидию. После чтения Апостола произошла перемена облачений. Все черное убрано, одето светлое, возвестившее зарю наступающего светлого дня Воскресения Христова. Настало время подходить к Святой Чаше для причастников. Первым подошел бывший Государь. Давая ему Святые Дары громко и внятно сказал я: “Честнага и Святага Тела и Крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа причащается раб Божий благоверный Николай Александрович во оставление грехов своих и в жизнь вечную”. То же было сказано и Александре Феодоровне. После Литургии, не разоблачаясь, пошел со Святою Чашею приобщать Ольгу, Марию и Алексея, которые уже были подготовлены и ждали в своей комнате наверху.
Слава Богу, все идет хорошо, все по-видимому довольны и относительно спокойны. В 5 часов пришел в мою комнату скороход и передал приглашение от Их Величеств после пасхальной службы явиться к ним на завтрак, собранный на 18 персон, а в половине первого пожаловать для поздравления с праздником и христосования со всеми служащими, причем мне идти первому (сколько уважения к священному сану служителя алтаря Божия видим мы в этом благородном жесте — И. И.), а за мною и всем лицам, служащим и находящимся во дворце... Ровно в половине двенадцатого часа пришел Государь с супругою и две княжны и вся свита, я поторопился начать утреню, открыл Царские врата и пошел раздавать свечи. Беря свечу, Государь спросил, не рано ли начинать службу, еще нет 12 часов. Тогда я ушел в алтарь и начал совершать проскомидию, а без 10 минут 12 ч. сделал возглас: “Благословен Бог наш”, певчие запели “Аминь” и “Воскресение Твое Христе Спасе”. Начался крестный ход: впереди фонарь, за ним запрестольный крест, хоругви, икона Воскресения Христова, певчие в своих малиновых одеждах, причт в светлых пасхальных ризах, Царская Семья, свита и все служащие. Выйдя из церковного зала, обошли кругом зала круглого и вернулись к запертым дверям церковным, где и остановились. Началась Христовская пасхальная утреня. Служба, можно сказать, промелькнула, не прошло и получаса, как уже и конец. Подходили ко кресту и христосовались: Государь три раза поцеловал говоривших ему “Христос воскресе!” -Затем началась Литургия, от которой никто не ушел. Литургия продолжалась ровно час, и в 2 часа приглашенные сели за стол разговляться. Какая честь! Я, по расписанию, занял первое место по правую сторону рядом с б. Императрицей, а с левой стороны рядом со мною сидела Великая Княжна Татьяна Николаевна. Напротив нас — Его Величество... Все, конечно, было самое лучшее... вообще прошло все скромно... Ровно в половине первого часа начался официальный прием. По церемониалу назначено: первым идет духовник Их Величеств, за ним причт дворцовой церкви и придворные певчие, а за ним и все служащий и живущие во дворце. Распоряжался шествием Бенкендорф, Государь стоя принимал поздравления и со всеми христосовался, у меня поцеловал руку, я же поцеловал его руку. Государыня стояла отдельно и каждому подходящему к ней давала фарфоровое яйцо. Мне досталось очень дорогое, с изящным изображением распятого на Кресте Господа. Дети Государя со всеми раскланивались” [1, 27-29], Вечером, в семь часов, по просьбе Их Величеств, в детской комнате была отслужена пасхальная вечерня. И на этот раз отец Афанасий отмечает особое убранство комнаты: “В половине седьмого часа из церкви в полных облачениях с певчими пришли в комнату бывшего Наследника Алексея Николаевича. Комната довольно большая, множество разнообразных игр и игрушек, и столов и столиков с разными детскими развлечениями, и балалайки, и бубны, барабаны, трубы, домики и пр. и пр. Но главное, как и во всех детских комнатах, особо возвышенное отделенное место для молитвы, где стоит иконостас с иконами, пред ним налой с священными и богослужебными книгами. Тут-то и расположились служить вечерню. Собралась вся семья бывшего Царя и вся живущая с нею свита. Была отворена дверь в другую детскую комнату, где лежали больные дети. Вечерня продолжалась не более получаса. Я по окончании вечерни, по приглашению Ее Величества, пошел к больным, дал им приложиться ко кресту и поздравил с праздником. О их здравии была прочитана особая молитва” [1, 29-30]. Интересна и запись Государя в дневнике в день Пасхи: “Заутреня и обедня окончились в час 40. Разговлялись со всеми в числе 16 челов. Лег спать не сразу, т.к. плотно поел. Встал около 10 час. День стоял лучезарный, настоящий праздничный. Утром погулял. Перед завтраком христосовался со всеми служащими, а Аликс давала им фарфор, яйца, сохранившиеся из прежних запасов. Всего было 135 чел. Днем начали работать у моста, но вскоре собралась большая толпа зевак за решеткой — пришлось уйти и скучно провести остальное время в саду. Алексей и Анастасия вышли в первый раз на воздух.
В 7 ч. в игральной комнате наверху была отслужена вечерня. После обеда разошлись в 10 час.: читал Татьяне вслух у себя. Лег рано” [5, 629J. В Светлый понедельник, 3 апреля, отец Афанасий пишет: “После обеда начал читать книгу “Правда православия”, которую прислал мне Его Величество, ранее спросившия у меня: “Есть ли у вас книги для чтения?”, и сказавший, что и у него их немного” [1, 30]. Действительно, любимым чтением Государя была светская, особенно историческая, литература. Так, 4 апреля он начал читать “Историю Византийской империи” академика Ф. Успенского (“очень интересная книга”, запишет он в своем дневнике); обращается он и к чтению “Всеобщей истории” Иегера. В круг его чтения входят имена А. Дюма, А. Доде, А. Конан-Дойля, И. Тургенева, Л. Толстого, Н. Лескова, А. Чехова, Д. Мережковского и других. К чтению Библии Император обращается крайне редко: так позже — 11(24) марта 1918 года — он отметит в дневнике: “На первой неделе начал читать Библию сначала”, а уже через два дня — 13(26) марта запишет: “Так как нельзя читать все время Библию, я начал также “Краткую историю английского народа” Дж. К. Грина” [5, 670].
В дворцовой церкви или в бывших царских покоях отец Афанасий регулярно совершал всенощную и Божественную Литургию, за которыми всегда присутствовали все члены Императорской фамилии. 23 апреля праздновался день тезоименитства Александры Феодоровны. Накануне “в 6 1/2 часов началась всенощная служба, за которой в светлых праздничных платьях собралась вся Царская Семья: сын, четыре дочери и их родители и весь штат служащих. После шестопсалмия и “Малой ектении” был прочитан “Акафист Св. Велик. Георгию” и в конце особая молитва Ее Величеству Царице Александре. На другой день к Божественной Литургии в праздничных одеждах явились все те же лица. Молебен о здравии был совершен до Литургии, а за Литургиею вместо обычной молитвы о даровании победы была прочитана молитва к Святой мученице царице Александре. Литургия закончилась словом, сказанным мною по случаю праздника. Подходивших для целования креста я поздравил, с подачею каждому просфоры, Государя с Императрицей, а Государыню приветствовал с днем ее Ангела и пожелал ей душевного покоя, здравия, терпения в перенесении тяжелых дней и помощи от Господа по молитвам Святой мученицы Александры. На приветствие Императрица высказала благодарность, усиливаясь улыбнуться, но улыбка была страдальческая, болезненная. Все бывшие в храме, целуя крест, делали молчаливый поклон в ту сторону, где отдельно от всех, около ширмы, стояла Царская Семья. Вот и все отличие от обыденно проводимых в строгом заключении будничных дней. Грустно и тяжко до слез.
В Преполовение, 26 апреля, службы не было. 29 апреля, суббота. Обычная всенощная и те же молящиеся, кроме бывшего Наследника. Та же грусть и то же одиночество: отрада и упокоение в молитве...” [1,33].
О тяжелых душевных переживаниях членов Царской Семьи свидетельствует следующий эпизод. “30 апреля. Служил Литургию, говорил слово на слова Евангелия: “Бог есть Дух, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися”. В то время, когда говорил я о душевных переживаемых страданиях, которые ставят человека, оставленного всеми, в невыразимо гнетущее состояние, — приводят в ужас, и единственное утешение он находит в молитве, — в это время раздался невольный неудержимо вырвавшийся из чьей-то наболевшей груди вздох, настолько сильный и громкий, что привел в удивление всех слушателей. И этот отклик душевной муки раздался с того места, где стояла одна только царская семья. После службы все приложились ко кресту” [1, 33]. И тем не менее отец Афанасий постоянно пишет о “горячей молитве” Царской Семьи, о регулярном посещении ими богослужений. Так, 20 мая, на Троицу “за богослужением были все семь человек, и, насколько было возможно заметить, более спокойные. Княжны даже переглянулись между собой и с улыбкою детства смотрели на подходящих к целованию иконы караульных офицера и солдата, не делающих поклон в сторону, где стоит вся семья бывшего Царя, что делают обыкновенно все другие лица после целования иконы и благословения священника.
21 мая. Литургия началась на полчаса ранее 11 часов. Вся Царская Семья в полном сборе в светлых праздничных одеждах, бывший Государь и его сын в обыкновенных военных, защитного цвета рубашках с Георгиевским Крестом на груди. В алтарь принесли 25 букетов цветов из живых роз и др. для раздачи всем присутствующим во время Троицкой вечерни. Раздавал букеты сразу после Литургии псаломщик. За вечернею я прочитал без пропусков все молитвы с коленопреклонением и все усердно молились. Вся служба продолжалась час три четверти” [1, 34].
После Троицы в дневнике отца Афанасия все чаще и чаще появляются тревожные сообщения — то он жалуется на нехватку вина для причастия и муки для приготовления просфор и литийных хлебов, то отмечает растущее раздражение караульных, доходящих порой до грубости по отношению к Царской Семье. Не остается без его внимания и душевное состояние членов Царской Семьи — да, все они страдали, отмечает он, но вместе со страданиями возрастали их терпение и молитва. Так, 23 мая он записывает в своем дневнике: “Мне показалось, что Государь, имеющий бледный страдальческий вид, очень болен. Что-то волнует его, и он молча, терпеливо переносит свои страдания. Молится усердно и часто на коленях”[1, 36]. В этот же день и Императрица находит в себе силы написать утешительное письмо А. В. Сыробоярскому: “Все можно перенести, если Его (Бога) близость и любовь чувствуешь и во всем Ему крепко веришь. Полезны тяжелые испытания, они готовят нас для другой жизни, в далекий путь. Собственные страдания легче нести, чем видеть горе других, и не будучи в возможности им помочь. Очень много Евангелие и Библию читаю, так как надо готовиться к урокам с детьми, и это большое утешение — с ними потом читать все то, что именно составляет нашу духовную пищу, и каждый раз находишь новое и лучше понимаешь. У меня много таких хороших книг, всегда выписываю из них. Там никакой фальши. Вы когда-нибудь читали письма Иоанна Златоуста к диакониссе Олимпиаде? Я их теперь опять начала читать. Такая глубина в них, наверное, Вам понравилось бы. Мои хорошие книги мне очень помогают. Нахожу в них ответы на многое. Они силы дают, утешение и для уроков с детьми... Они здоровы все, слава Богу. Надо Бога вечно благодарить за все, что дал, а если и отнял, то, может быть, если без ропота все переносить, будет еще светлее. Всегда надо надеяться. Господь так велик, и надо только молиться, неутомимо Его просить спасти дорогую Родину. Стала она быстро, страшно рушиться в такое малое время. Но тогда, когда все кажется так плохо, что хуже не может быть, Он милость Свою покажет и спасет все. Как и что, это только одному Ему известно. . . Хотя тьма и мрак теперь, но солнце ярко светит в природе и дает надежду на что-то лучшее. Вы видите, Мы веру не потеряли, надеюсь никогда не потерять, она одна силы дает, крепость духа, чтобы все перенести. И за все надо благодарить, что могло бы гораздо хуже... Не правда ли? Пока живы и мы с нашими вместе — маленькая крепко связанная семья. А они, что хотели?..
Вот видите, как Господь велик. Мы и в саду бываем (т.е. на свободе). А вспомните тех других, о, Боже, как за них страдаем, что они переживают, невинные... Венец им будет от Господа. Перед ними хочется на коленях стоять, что за нас страдают, а мы помочь не можем, даже словом. Это тяжелее всего. Больно за них, но и для них, я верю крепко, будет еще хорошее (мзда многа на небесах) и здесь еще” [II, 61-62]. Даже тяжко больной Наследник находит в себе силы прислуживать за Литургией: “2 июля. Воскресенье... Вся Царская Семья и служащие собрались к началу Литургии, а бывший Наследник Алексей Николаевич пришел к Херувимской тихо и незаметно, отдельным ходом прямо в алтарь и стал прислуживать в алтаре: брал от псаломщика кадило, относил его на место и вновь подавал для передачи протодиакону. Это первый раз юный любимец своих родителей обнаружил склонность принять личное деятельное участие в церковном богослужении” [1, 39]. Прислуживал Алексей и за Божественной Литургией 23 июля, после которой отец Афанасий рассказал всем присутствовавшим о праздновании в Феодоровском соборе памяти особого чтимого Царской Семьей преподобного Серафима Саровского, в своих записях он отметил, что “все слушали с вниманием и чувствовалось, что дух преподобного Серафима был среди молящихся” [1, 41].
30 июля, за день до отъезда Царской Семьи в Тобольск, отцом Афанасием была отслужена последняя Литургия в дворцовой церкви. Вот как он ее описывает: “В 11 часов началась Литургия, Как-то невольно чувствовалось, что это последняя Божественная Литургия совершается в бывших царских покоях, и последний раз бывшие хозяева своего родного дома собрались горячо помолиться, прося со слезами, коленопреклоненно, у Господа помощи и заступления от всех бед и напастей. За Литургиею присутствовала вся Царская Семья и вся их уже очень малочисленная прислуга. К 12 часам Литургия кончилась. Давая целовать крест, я сказал последнее слово на чтенное Евангелие, где между прочим указал, что выше нет любви, как любовь родителей к своим детям... Бывшая Царица плакала, а бывший Царь, видимо, волновался. Целуя крест, Николай Александрович сказал: “Благодарю Вас”, все остальные подходили и целовали крест молча. Так кончилась моя последняя служба в Александровском дворце для бывшей Царской Семьи” [1, 42]. После Литургии был отслужен молебен перед иконой Божией Матери Знамение: “Икону торжественно пронесли по коридорам дворца и поставили, не снимая с носилок, посередине церковного зала. Тотчас же явилась вся Царская Семья, свита, прислуга и караул. На икону, на венчик младенца Спасителя я положил цветы гвоздики.
Начался молебен. Царская Семья, преклонив колена, усердно молилась, стоя на своих обычных местах. Ектении, Апостол и Евангелие и молитва читались по чину напутственного молебна, а тропарь, запевы и вторая молитва были взяты из молебна ко Св. Богородице. Молебен кончился многолетием Державе Российской. Ее правительству, воинству и всем предстоящим и молящимся в храме. По окончании молебна все приблизились к иконе, и, земно кланяясь пред нею, приложились к лику Богоматери. Я снял лежащие на иконе цветы и подал их бывшей Императрице, целуя ее руку. После этого бывший Государь молча подошел ко мне под благословение, за ним супруга его, дочери и бывший Наследник, Икону подняли на руки принесшие ее солдаты и понесли через круглое зало в парк. За иконою шло духовенство, певчие, Царская Семья на балкон, до спуска в парк, где и остановились. Икону понесли дальше, а мы, возвращаясь в церковь, уже окончательно последний раз поклонились бывшему Царю и его Семье. Разоблачившись, выйдя из алтаря, мы оказались одни. Все разошлись по своим местам. Дежурный караул проводил нас до ворот парка, где ждали поданные три коляски: для меня, протодиакона с псаломщиком и четырех певчих. Так молча, незаметно, но совесть моя чиста, я уверен, не бесследно кончилось мое пятимесячное служение в церкви Александровского дворца для заключенной семьи царственного Дома Романовых” [1, 43].
31 июля Царская Семья была отправлена в Тобольск. Уже после их отъезда, 3 августа, на квартиру к отцу Афанасию приехал граф П. К. Бенкендорф и в благодарность за усердное служение передал ему от Царской Семьи — сколько в этом прощальном жесте благородства и теплоты, несмотря на претерпевание личных страданий! — наперсный хрустальный в золотой оправе на золотой цепочке крест. “Вручая крест мне, — завершает свой дневник отец Афанасий, — граф сказал: “Их Величества, бывший Государь и бывшая Государыня, поручили мне передать Вам этот крест на память от них в благодарность за вашу прекрасную усердную службу, за ваши утешительные слова и назидания, которые так глубоко проникли в их сердца и успокоительно на них действовали. Эту сердечную благодарность они выражают как от себя, так и от своих детей. Просят ваших молитв, в которых так нуждаются и надеются найти отраду и утешение”. Сообщил и о том, что последняя ночь на 1 августа для всех отъезжающих <прошла> очень грустно и весьма тяжело. Было сделано распоряжение собраться в дорогу к часу ночи, но утомительно пришлось ждать одетыми по-дорожному до 6 часов утра. Дня за три до отъезда было известно, что Временное Правительство решило переселить бывшего Царя из Царского Села. Но куда? Неизвестно. Просились на Юг, в Крым, и радовались, особенно дети, получить свободу, избавившись от строгого затвора. Но когда было сказано, чтобы запасались теплыми одеждами, к ужасу стали догадываться, что поедут на Север, а когда стало известно о дорожном запасе провизии на пять суток, то к еще большему ужасу стали предполагать о месте ссылки Тобольск. Со слезами выехали из родного дома. Вместе с ними добровольно поехали: кн. Долгоруков, доктор Боткин, француз учитель, Гендрикова, Шнейдер и няни, весь состав с прислугою около 50 человек. Последние слова бывшего Государя были: “Мне не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и страдают. Жаль Родину и народ!” [1, 43-44].
6 августа Царская Семья прибыла в Тобольск. Первые недели пребывания в Тобольске царственных узников были едва ли не самыми спокойными за весь период их заточения. Царская Семья была вверена бывшему коменданту Царскосельского дворца, а затем и тобольского губернаторского дома полковнику Е. С. Кобылинскому, человеку независимому и преданному Августейшей фамилии. К его воспоминаниям мы сейчас и обратимся. “Для жизни Царской Семьи, — пишет об условиях тобольского плена Кобылинский, — лиц свиты и прислуги было отведено два дома: дом, в котором жил губернатор, и дом Корнилова, находящийся вблизи губернаторского. Из обстановки из Царского не было взято ничего. Дом обслуживался губернаторской обстановкой, но часть разных вещей пришлось приобрести и заказать уже в Тобольске. Взяты были из Царского для Царской Семьи лишь их походные кровати...”
Тихо и мирно потекла жизнь в Тобольске. Режим был такой же, как и в Царском, пожалуй, даже свободнее.
В дежурной комнате находился дежурный офицер. Никто не вмешивался во внутреннюю жизнь семьи. Ни один солдат не смел входить в покои. Вставали все в семье рано, кроме Государыни. После утреннего чая Государь обыкновенно гулял, занимаясь всегда физическим трудом. Гуляли и дети. Занимался каждый, кто чем хотел. После прогулки утром Государь читал, писал свой дневник. Дети занимались уроками. Государыня читала или вышивала, рисовала что-нибудь. В час был завтрак. После завтрака опять обыкновенно семья выходила на прогулку. Государь часто пилил дрова с Долгоруким, Татищевым, Жильяром. В этом принимали участие и княжны. В 4 часа был чай. В это время часто занимались чем-либо в стенах дома, наблюдая внешнюю жизнь города. В 6 часов был обед. После обеда приходили Татищев, Долгорукий, Боткин, Деревенько. Иногда бывала игра в карты, причем из семьи играли Государь и Ольга Николаевна. Иногда по вечерам Государь читал что-нибудь вслух, все слушали. Иногда ставились домашние спектакли: французские и английские пьесы. В 8 часов был чай. За чаем велась домашняя беседа. Так засиживались часов до 11, не позднее 12, и расходились спать. Алексей Николаевич ложился спать в 9 часов или около этого времени. Государыня всегда обедала наверху. С ней иногда обедал Алексей Николаевич. Вся остальная семья обедала внизу в столовой.
Все лица свиты и вся прислуга свободно выходили из дома, когда и куда хотели. Никакого стеснения никому в этом отношении не было. Августейшая семья, конечно, в этом праве передвижения была, как и в Царском, ограничена. Она выходила лишь в церковь. Богослужения отправлялись так: всенощная всегда служилась на дому, причем причт был от Благовещенской церкви. Служил священник о. Васильев. К обедне семья ходила только к ранней. Для того, чтобы пройти в церковь, нужно было пройти садом и через улицу. Вдоль пути следования всегда ставился караул, караул был и около самой церкви, причем в церковь посторонние не допускались.
Как Вы, г. судебный следователь, и сами можете видеть, хотя бы из одного перечня прислуги, бывшей при августейшей семье, правительство старалось обставить жизнь ее так, как это приличествовало ее положению. Когда мы уезжали из Царского, Керенский сказал мне: “Не забывайте, что это бывший Император. Ни он, ни семья ни в чем не должны испытывать лишений”. Власть над охраной и домом была в моих руках. Ко времени переезда нашего в Тобольск, я думаю, что семья привыкла ко мне и, как мне кажется, не могла иметь против меня какого-либо неудовольствия. Сужу об этом по тому, что перед нашим отъездом из Царского Государыня пригласила меня к себе и благословила меня иконой” [8, 51, 53-54]. Аналогичную же картину описывает в своих воспоминаниях и Т. Е. Мельник-Боткина, дочь доктора Е. С. Боткина: “Из окон моей комнаты был виден весь дом, где помещались их Величества, и площадка, отведенная для прогулок. В это утро, несмотря на дождь, Его Величество и Их Высочества вышли гулять в 11 часов, и я впервые увидела Их здесь после Царского Села. Его Величество, в солдатской шинели и защитной фуражке, своей обычной быстрой походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие Княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна в серых макинтошах и пуховых шапочках — синей и красной — быстро шагали рядом с отцом, а Анастасия и Мария Николаевны, сидя на внутреннем заборе, отгораживавшем город и кладовые, разговаривали с караульными солдатами.
День Их Величеств в Тобольске проходил следующим образом: вставали все часов в 9 утра и после утреннего чая занимались каждый своим делом: Его Величество и Ольга Николаевна — чтением, младшие дети — уроками. Ее Величество продолжала преподавать детям Закон Божий и занималась чтением с Великой Княжной Татьяной Николаевной. В 11 часов все выходили на прогулку за загородкой. В 1 час дня был завтрак и затем опять прогулка до 4 часов, когда подавался дневной чай. После чая опять занимались уроками и рукоделиями. Алексей Николаевич часа два проводил за играми. В 7 с половиной подавался обед, после которого свита, обедавшая и завтракавшая с Их Величествами, оставалась на вечер. Тут устраивались игры в карты или домино, без денег, конечно, причем каждый, вечер Его Величество читал вслух, преимущественно что-нибудь из классиков. Один Алексей Николаевич отсутствовал, так как сразу после обеда шел спать.
Преподаванием Алексею Николаевичу, кроме Ее Величества, занимались Е. А. Шнейдер, Жильяр и Клавдия Михайловна Битнер, приехавшая в Тобольск вместе с Кобылинским, очень образованная и милая женщина, искренне любившая Царскую Семью и помогавшая Кобылинскому переносить стойко все огорчения и мучения его тяжелой службы” [3, 70-71; ср.7, 66-68; см. также 4,77-79], И действительно, ничто, казалось не омрачало жизни царственных узников. Изо дня в лень Император аккуратно записывает в свой дневник: “дивный день” — прогулка — обед — чтение художественной или исторической литературы — игра в кости или карты — дождь — обедня — прогулка — и так далее...
Однако эта безмятежная жизнь Царской Семьи продолжалась недолго. По мере изменения политической ситуации в стране я постепенной утраты власти Временным Правительством ухудшалось и положение царственных узников.

Продолжение »


08.01.2000